В годы, когда властвовало Ее детство, Она совсем не ощущала на Себе его власти. Она жила детской бытностью: куклами, с которыми не спала, сказками, рассказанными иглой патефона, мороженым, которое не шоколадное, - но по Своим, известным лишь Ей законам и правилам. Исключения – исключались.

Законы были прописаны в серых клеточках серыми будничными карандашами. Каждый день Она прописывала пунктуально, пункт за пунктом, строки Своего законодательного бремени угловато-выдернутым почерком, которые впоследствии станут для Нее прутьями Ее собственной тюрьмы, в которую Она заточит собственно… Заточит. Заточит и не выпустит. Без состава преступления, без прений сторон, без приговора. Без прокурора, адвоката, судьи. Без… Заточит. И заточенные до зеркального отражения Себя ножи будет всегда держать при Себе. Наготове. Готова. И ножи будут с Ней. Возможно, всегда. И даже в тюрьме. Даже когда наступит день освобождения. Она повернет ключ Своей тюремной камеры и выпустит Себя из тюрьмы одиночества в пустоту свободы – Ее ножи будут при Ней. Всегда - не спрятаны, спрятаны, завернуты, укрыты чем-то; подо что-то, где-то… Всегда. Без них Она не… Но это будет позавчера. Будет. Выпустит. Непременно выпустит…

А пока… «Пока» своему детству Она не прошептала. Шептать не получилось бы, так как шла Она с ним параллельными прямыми, которые не пересекались, как бы там что ни доказывали. Она продолжала пользоваться своим угловато-выдернутым почерком: рисовала Свои правила, которые считала правильными. И ревностно жила по этим рисункам. Исключения исключались.

В достаточно далекую от сегодня и первую от начала пятилетку Ее линейки жизни Она проводила большую часть десятков месяцев далеко не там, где пьянела от запаха домашнего очага. Там – Она не пьянела. Была трезва. Трезвость была канатом, по которому нужно было перейти очередное… Очередное. За которым разветвленная плотность тумана не говорила Ей ни о чем. Приятен был лишь туман. Остальное – неосмысленная необходимость, в которой были убеждены Ее родители.

Очередное неизвестное, через которое Ей нужно было пройти, располагалось в десятитысячекилометровой близости от запаха дома. Неизвестность была безлична и, как следствие этого, была справедлива. Ко всем. И Она – не была исключением. Исключения исключались.

Неизвестность не давала Ей ни малейшего слова и повода о том, что будет для Нее неважным. Молчала. И молчала главенствующе. Следствие справедливости расставляло свои знаки и флажки на Ее поле чередующихся черно-белых квадратиков. И Она в свои неполные пять лет физической жизни отчетливо понимала высший разум справедливости, который был: слеп, глух, нем, равнодушен, ровен, статен, высок, но туп. Туп! Туп! Туп! Туп. Но понимание – было. Сопровождало Ее: тогда, потом, через тридцать восемь минут, позже. Но могло и не сопровождать. Ей от него пить воду было не легче.

Итак , в одну непервую ночь очередных десятков месяцев, которые она проводила в маленьких Городках одноименной игры. Проводила без особого энтузиазма. Его не было. В Ее пятилетнюю голову пришла и расселась мысль. Одна. Приходили и другие - толпами. Крупные и мелкие. Ходили, уходили. Поймать Ей их за хвост было трудно. Сачка – не было, удочка была слишком длинна. Просить помощи – не было необходимости и смысла. Помощь не протягивала руки тем, кто позволял себе ночью не спать и пускать в голову мысли без приглашения и записи в неурочный час. Она пускала. И пыталась их ловить. Удачно, неудачно – неважно. Важно, что неурочный час. Был. Помощи не было. Она одна. И непервая ночь.

Мысль была не маленькая. Расселась. И своей сущностью, в принципе, была довольна. Ее не смущало: не приносило неудобств, не производило впечатления – ничего. Она была довольна собой и окружающим ее. Хотя сама. Непонятно. Откуда взялась. Но взялась за Нее. И могла бы мучить Ее многим, но мучила лишь одним. Вопросом. «Что было бы со Мной, если бы Меня не было на свете?...» Вопрос звучал именно в такой форме. Он был в форме. Наверное, долго тренировался. Форма была отличная. Звучание – не уступало.

«Что было бы со Мной, если бы Меня не было на свете?...» Что со мной было бы? Как бы я была бы? Какое было бы небо? Как бы оно выглядело б? Какого б цвета? Меня бы не было. А оно - было бы? Но Меня – не было б! А как оно было б, если б Меня не было? А трава? Трава была б? Зеленая? Или какого цвета? Ведь Меня бы не было. И как бы она росла - внизу или вверху? Вот бы увидеть. А мама?! Что бы она делала, если бы Меня не было? Наверное… Не знаю. Ей бы было хорошо. Наверное, другая жизнь была бы. Наверное, и муж, и дети. А Меня не было б!!!... Вот бы посмотреть, как она там была бы. Наверное, дом бы был бы. А Я бы смотрела бы в окно этого дома со стороны улицы. Смотрела бы. А мама бы собирала бы в школу своих детей… И Я их не знала бы. Но – мама!!!!!!! Я же тут. Но Меня не было бы. А Я тебя знаю. Мама. Ты там. Я - … Но ты не знаешь Меня. Ты – не видишь Меня. Ты не моя мама? Нет! Ты моя мама. Но Меня бы не было б, что бы тогда было б? И мне нужно уйти? От этого окна. От этого дома. Но там моя мама! Но она не знает Меня – Я знаю ее. Но Меня бы не было. Не было б. Куда идти. По асфальту. По дождю. Ничего нет. Меня – нет. Не будет со Мной ничего. Меня бы не было б…

На заключительном, но не законченном слоге Она лезла вглубь одеяла прятаться. Лезла прятаться. Искать помощи там – не имело смысла. Под одеялом помощи не было никогда. Было одеяло само по себе. Иногда делало вид, что оно одеяло. Но в сущности своей всегда уступало в критерии теплоты и размерности. Но Она продолжала лезть. Одеяло – не сопротивлялось. Ему было, в общем-то, не жалко укрыть Ее больше обычного на пятнадцать сантиметров. Греть-то Ее оно не собиралось. Она – лезла. Пряталась. Но от мыслей не спрячешься. И под одеялом. Мысли – твари предательские. Продолжали. Куда бы от них ни залезть. И Ее рассевшаяся мысль не была исключением. Исключения исключались.

Мысль еще долгие сотни минут вела с Ней мозговую резню. Вопрос: «Что бы со мной было бы, если бы Меня не было? На свете» - был преобладающим, но с различными вариациями. Позже, на сто четвертой минуте, мысль, исчерпав свои варианты, предпочитала выйти и подышать свежими впечатлениями. Она же – не дожидаясь ее возвращения – рвалась по ниточке в запертую дверь сна. Ей лениво открывали и впускали в свои плывучие объятия. С безличной нежностью. Мысль, желающая вернуться в Ее, спрятанную под одеяло, голову, пыталась договориться с одеялом, подкупив его. Но одеяло было неподкупным. Цены не знало, так как не было купленным… Поэтому сделка никогда не находила своего пристанища. Мысль признавала на сегодня свое поражение и испарялась. Она – спала. И «Что бы со мной было бы, если бы Меня не было? На свете» - уже не имело никакого значения.

А свет зажигался каждое утро, которое было холодным, чужим и темным. Свет зажигался. Даже вопреки солнцу, утро наступало. Свет заключил договор с часами - зажигаться в момент определенной комбинации часовых стрелок. Договор выполнялся с регулярностью. И утро, прописанное в договоре, наступать должно было - и наступало. Потому что свет – зажигался. Вопреки наступлению самого утра.

За не одну тысячу километров от запаха дома.

Екатерина Копитец